Накануне Дня Победы принято вспоминать о Великой Отечественной войне. Телеканалы показывают о ней фильмы, рассказы о ней печатают в газетах и журналах, публикуют на страницах Интернет-изданий.
Чем дальше отдаляется от нас то время, тем дороже нам память о нем. Эту память пытаются вытравить из нас, сделать ее незначительной. Последние два десятка лет за рубежом особенно активно стирают последние следы присутствия на земле нашей величайшей в истории человечества Победы.
Уже сейчас многие представители молодого поколения американцев искренне считают, что СССР воевал в 40-е годы прошлого века против США в союзе с Гитлером, а часть японцев уверена, что атомные бомбы на них в 1945 году сбросили русские.
Кому как не нам помнить об этой самой страшной войне в истории человечества? Не будем помнить мы сами, никто не об этом не вспомнит. Любой наш потенциальный противник должен знать – народ России помнит о Победе, а значит в его крови течет кровь победителей!
Одна из наших читательниц, жительница села Верх-Камышенка Заринского района Алтайского края, прислала нам рассказ своего отца, 94-летнего ветерана Великой Отечественной войны Турецкого Ивана Дмитриевича. Публикуем его почти без редакторской правки и просим читателей строго его не судить. С вами будет говорить душа человека, прошедшего войну – живая память.
– Дедушка скажи почему у тебя повязка на глазу, морщины на щеках и шрамы на лбу?
– Милые друзья мои, это следы тяжелого труда и жестокой борьбы.
От осенних заморозков и холодных ветров корчится осиротевшая земля. Шершавым языком непогода слизнула божественную красоту осени. Листья деревьев последним дыханьем туманной дымки окутали округу, желтым ковром легли на землю.
Голые ветки покрылись тонкой пленкой льда. Зябко звенят на шершавом северном ветре, неистово. Вызывают холодную дрожь по всему телу. Дымчато-оранжевая тучка как лохматый сибирский кот крадется между звезд по мутному небу, предвещая непогоду. Грузные пестрые тучи низко плывут по горизонту, как дойные коровы по цветущему лугу. К вечеру мохнатые снежинки как таежный гнус закружились в воздухе, белой пряжей соткали всю округу, молочной пеной повисли на деревьях и игровой площадке во дворе.
Чтобы лучше увидеть приход зимы я вышел на балкон. Влетающие в форточку снежинки покружились в воздухе как оборотни и мелкими росинками попадали на щеки, вызывая неприятные ощущения. Стая голубей прилетела к скамеечке на дворе в надежде чем-нибудь поживиться посередине двора. Кряжистое дерево с сучьями согнутыми от снега своими ветками касалось земли.
Глядя на все это я вспомнил и друга своего детства Гришку. Он говорил: я залезу на самую вершину самого высокого дерева и заиграю на своей балалайке так, что все певчие птицы с округи слетятся ко мне, образуя сводный птичьи хор, прославляя непревзойденную красоту природы и неповторимое её творение – человека.
Думал ли в это время этот обаятельный талантливый мальчик, что через каких-то десять лет слепая юношеская любовь поведет его по кровавой дорожке штрафного батальона в седую вечность, не оставляя о себе доброй памяти потомкам.
Я вспомнил тропинку, по которой они бегали с Надинкой, сейчас тропинка была уже под снегом. В голубом сарафанчике на фоне высоких деревьев девочка казалась дюймовочкой с распущенными косичками, когда бежала за ним.
И какая-то незримая тоска сдавила душу мою и невольно слеза закрыла взор мой на божественную картину прихода зимы. Но картина, вставшая перед глазами, была лишь доброй сказкой о далеком и близком мне детстве, о счастливой юности, овеянной первой любовью. Война в крови и слезах утопила память мою о невозвратном прошлом.
Второй год льется солдатская кровь. Невинная детская кровь и кровь мирного народа. С госпиталя я возвращался в свою действующую часть на фронт. Железнодорожная станция гудела как пчелиный улей. Группа офицеров и солдат стояла у летнего буфета и в сопровождении баяна пела песню о походе Ермака. Десятки мужских голосов и звуки баяна слились в грозную бурю народного гнева, призывая к смертельной борьбе. На перроне в окружении молодёжи группа матросов выбивала яблочко, сопровождая танец полундрой – боевым кличем морского флота, вызывавшем смертельным страх у врагов.
Разношерстная шумная толпа провожающих прижала к перилам призывников без головного убора. Наклонив стриженые головы они слушали напутственную проповедь священника в позолоченном подряснике, с образом божьей матери на груди и с крестом в руках. Его седые кудри ниспадали ему на плечи. Он олицетворял апостола, низвергающего образом нечистую силу.
Как горькая накипь выплеснулся с толпы женский плачь. Вероятно женщина, получившая похоронку, провожала сына отомстить за отца. Но неудержимая Русская душа при любой обстановке не расстается с песней и пляской. Девушка под гармонь задорно пела, провожая милого в армию – я наказ даю: беспощадно бей врага за Родину и любовь мою.
Вся обстановка станции призывала к неумолимой победе над врагами. Чтобы обменять лидер на проездной билет я пробирался к воинской кассе. В этот момент я услышал знакомую мне мелодию и увидел музыканта, исполняющего её на скрипке. Он кивнул головой, приветствуя меня, и продолжал играть.
Неповторимая мелодия унесла меня в далёкое детство. К вековому дубу, стоявшему посередине двора, о котором я когда-то писал:
На могучих сучьях дуба, под крышей зеленого шатра
Как в спортивном зале клуба играла наша детвора
Как по канату, по тонкому сучку, мальчик с палкою идет по стволу
На обратной стороне ствола девочки венчают с кошкою кота.
Из-за туч луна ревниво на влюблённую пару глядит
На скамейке возле дуба парень с девочкой сидит
Не сказать, чтобы красивый, но можно полюбить
И про девочку не скажешь, что привлекательная, в красе
Но если ей в глаза заглянешь, утонешь в этой синеве
Как в любви ей объяснялся, слышал ветер да она
Поцелуем и объятьем она ответ ему дала
А что дальше было, это тайна бытия
Это видела зарница да украдкою луна
Я за дубом и за кошкой наблюдал, детство и молодость повторял, остановись прекрасное мгновение, не уноси с собою время. Не послушало меня оно, своим путем пошло.
Очарованные музыкой люди не слышали сигнала о посадке, но когда сильнее ударил колокол музыкант перестал играть, толпа дрогнула и началась посадка. По стихийно образованному проходу ему помогли сесть через двери в пульманский вагон, приспособленный для перевозки людей. Сесть ему через двери вагона самостоятельно не было ни какой возможности. Даже крыши вагона, были облеплены людьми. Я подошел к окну. Две пары сильных рук помогали мне влезть в вагон через окно.
Музыкант пригласил меня сесть с ним рядом на нижнюю полку двухярусных нар. Всю ночь до рассвета мы проговорили с ним. Утром он заснул. Я подошёл к окну, в утреннем рассвете мне показалось, что не поезд идет, а земля со всеми ужасами войны движется на меня, как будто говорит – смотри и запомни!
Разломанные трубы у сгоревших крестьянских хат зияли черными пастями от дыма как скорбные памятники среди пепла и железной кухонной утвари. Едкий запах дыма, клубившегося на развалинах элеватора слезоточил глаза и захватывал дыхание. Дымящие развалины скотных дворов чадили навозной гарью и жаренным мясом от сгоревших на привязи коров. Ветреная мельница за развалинами крытого тока как маятником болтала разбитым крылом.
Проводник объявил – “следующая остановка “Н”. Кто-то со вздохом сказал, что недавно справляли полувековой юбилей этого молодого промышленного города. Проезжая по его территории я увидел не развалины города, а сплошное месиво бетона, железа с землёй. Кое-где кровавые лоскутья одежды, с частями человеческих тел висели на торчащей арматуре железных плит.
На краю города, на развалинах доменной печи, вокруг костра толпились чудом уцелевшие люди, вероятно готовившие себе еду. Вечно враждующие между собой собаки и кошки терлись возле их ног. В загородном парке, между насажденными фруктовыми и декоративными деревьями, простреленными пулями, на широких аллеях в два ряда прямыми бесконечными линиями торчали берёзовые кресты. На некоторых из них висели немецкие каски – посмертная награда немецким офицерам. Мне показалась, что под крестами не земляные холмики, а трупы фашистских рыцарей, не кресты, а копья и мечи торчали из их трупов, сделанные Русскими умельцами. Гордость за свой народ и за его армию уверила меня в неизбежную победу.
История не знает такой силы, чтобы победить его. Уже который год земля ждет пахаря. И он приходит, но не сеять зерно а защитить её от врага. Если придется героически пасть на грудь её – выметнусь колосом в потомках.
Доехал до станции моего назначения. При расставании Гришка сказал: “Встретимся на Параде Победы!” Ни он, ни я тогда еще не знали, что в День Победы он будет лежать в земле, а я с разбитой головой и потерянным глазом буду лежать в госпитале.
После первого ранения и госпиталя я был направлен в другую часть и был назначен на должность командира разведывательной роты. Часть стояла в активной обороне, отвлекая на себя врага. На левом фланге её передовой линии саперами был оборудован наблюдательный пункт. Изучая местность, я увидел на нейтральной полосе солдат, ползущих к передовой и волочивших за собой попарно на парашютных стропах брёвна.
Откуда-то низко пролетела рама, захлопали наши зенитки, но самолет был уже вне зоны поражения. “Опоздали наши девочки”, – подумал я. А вот немецкие мальчики не опоздали. Навесным огнём, из шестиствольного миномета (Андрюшка), смешали обломки брёвен и тела ползущих солдат с землею.
От свежего запаха крови и пороховой гари кружиться голова. Луна из-за черной тучи поглядела на эту ужасную картину, отодвигая её как занавес. Как бы показывая богу и говоря – погляди на своих чад, что они делают со своими собратьями с крестом на пряжках ремней, которой сын твой нес мучения ради мира на земле.
В своих рассказах я писал:
О боже правый, как разумно всё создал
Но не спал и враг лукавый, карты все потасовал
Оказался похитрей, набрал больше козырей
И пошла во банк Земля, коном правит сатана
Наблюдая я увидел ползущего в нашу сторону солдата. Он то поднимался на четвереньки, то падая на грудь, впивался пальцами в землю. Посланный ему навстречу солдат помог добраться до нашего убежища. Когда внесли его в наблюдательный пункт, то по лицу его нельзя было определить не то что личность, но и возраст человека.
Лицо обросшее бородой, покрытое грязью с кровью, похожее на смертную маску. Фельдшер осмотрел его и направил для дальнейшего досмотра в санбат. Какие-то чувства подтолкнули меня сопровождать его. В санбате хирург осмотрел его и спросил: “Это Ваш солдат?” “Нет”, – ответил я но какие-то чувства притягивали меня к нему. Тогда врач сказал: “в таком случае ждите”, и распорядился приготовить его к операции.
Раненный попросил пить, что-то екнуло во мне. Я подошёл к нему. Он мутными глазами осмотрел меня с ног до головы. Потом тихо, как бы сожалея, сказал: “Иван, и ты тут”. Тогда я понял, что это Гришка. Осторожно обнял его, неловко по-солдатски поцеловал его соленную от крови и слез щеку.
Хирург отозвал меня и тихо сказал, что ему недолго осталось жить, а потому он разрешил поговорить с другом. Поддержанный уколами, Гришка рассказал о прохождении службы в штрафном батальоне, если можно назвать это службой.
Я не стану повторять унижение и мучение человека, дабы не отбить охоту человека к жизни. А вот как он попал в штрафной батальон поведаю с его слов.
После нашей разлуки поезд, в котором они ехали, немцы разбомбили, тем самым не допустив часть до линии фронта. Оставшихся в живых солдат отвели в прифронтовой поселок для формирования и пополнения состава. Штабных работников разместили по квартирам. Он работал писарем в строевой части. На квартире, куда он попал, жила молодая дочь лесничего, уже солдатская вдова. Она и увела его на кордон.
После формирования часть была поднята по тревоге и ушла ночью на фронт. А он, опьяненный любовью и самогоном, крепко спал и не услышал сигнал тревоги. Она не разбудила его и не сказала посыльным его местонахождение. Знала ли она, что слепая её любовь подвергнет его смертельным мучениям.
На второй день патруль привел его еще не доспавшего в комендатуру. Военный трибунал как дезертира приговорил его к отбыванию наказания в штрафном батальоне. И с тех пор пошла его служба по кровавой дороге штрафного батальона, в конце которой в истории его службы было написано – “боец штрафного батальона Колмыков Григорий Семенович, рождения 1917–го года, умер от ранения в живот, посмертно реабилитирован”.
Ты не играл своё веселье, не нес к постели невесту на руках
В какой стране твоя могила, в чьей земле покоится твой прах
В дни поминания могилу никто слезой не окропит
И только ветерок печальный в траве забвенья зашуршит
Была Великая война, сколько крови пролито – нет тому мерила. Кровь народа остановила и победила фашистов. Победителем стал Союз Советских Социалистических Республик,- врагами нерушим!
Лучшие артисты всех жанров нашего Советского Союза в День Победы давали концерты в госпиталях. Я в это время с проникающим ранением правого глаза, слепым ранением шеи и плеча, с контуженым мозжечком и корой головного мозга лежал в реанимации.
От нестерпимой боли мне тогда было не до концертов. После выздоровления, при выписке из госпиталя, мне вернули боевые награды и документы, которые сдавал для хранения перед заданием, так как в разведку вменялось идти без документов, обличающих личность военнослужащего.
В том же обмундировании, слега помытом в госпитале, я возвращался домой. Мама перестирывала гимнастерку со слезами на глазах, целовала её, потому что, на ней была и её материнская кровь. Некогда было расслабляться. С такими же инвалидами, раны которых ёще не зажили, но душа и руки которых тосковали по мирному труду мы начали восстанавливать разрушенное войной сельское хозяйство.
Пять лет эту Землю пахали только старики, женщины и дети. А мы тосковали по ней, и в перерывах между боевыми атаками, в блиндажах и окопах? мечтали о труде во благо нашего народа. Пошла моя мирная трудовая жизнь, о которой я написал в повести “Моя земля”.
Автор: Турецкий Иван Дмитриевич, Гв. лейтенант, Командир разведроты 24-го Гвардейского Воздушно десантного полка. Житель с. Верх-Камышенка Заринского района Алтайского края. Инвалид Великой Отечественной войны, 94 года.
{loadposition zakladki}
{loadposition yandex}
{loadposition diradv1}